В Горно-Алтайске 22 августа состоится торжественное открытие мемориальной доски на доме по пр. Коммунистическому, 30, где жил писатель Александр Демченко, 110-летие со дня рождения которого отмечается в этом году.
Предлагаем вам к прочтению статью Т.П. Шастиной, научного сотрудника Национальной библиотеки имени М.В. Чевалкова, о прозе талантливого писателя-фронтовика. В этой статье автор исследует ключевые темы и стилистические особенности его произведений, а также знакомит вас с яркими персонажами, которые живут на страницах его книг.

Александр Михайлович Демченко (1914-1995) - первый романист в Горном Алтае. Он пришел в литературу после войны, начав работать в газете «Алтайская правда», хорошо изучил нашу область, воспринимая её как пространство испытания духа, о чем свидетельствуют первые рассказы, включенные в сборник «В горах Алтая», подготовленный к 25-летию Ойротской области (1947): «Встреча на зимовке», «Потомок Дьюгюрюка», «Томый» . Этот сборник – своеобразная констатация факта появления в Горном Алтае литературы как вида искусства.

В организованное в 1956 г. Горно-Алтайское отделение СП РСФСР вошли лишь двое русских писателей: поэт Константин Козлов (родился в Чувашии) и прозаик Александр Демченко (родился в Иркутске), издавшие свои первые книги в 1952 г. в Барнауле. Поясним: вопрос о создании «национальной социалистической литературы» в области был поставлен только через год после известного постановления ЦК ВКП (б) о перестройке литературно-художественных организаций. Потребовалось четверть века, чтобы вырос «литературный молодняк на практической работе по выполнению выдвинутых партией задач социалистического строительства Ойротии <…> некогда отсталой и некультурной, в передовую национальную область Советского Союза» .

Творческое наследие А. Демченко, выпустившего первую книгу в 1952 г. , значительно: 10 авторских книг, в т.ч. 4 романа; одна – в соавторстве; из них два сборника были опубликованы в центральных издательствах; очерки и рассказы печатались в альманахе «Алтай», в журналах «Сибирские огни», «Крестьянка», «Уральский следопыт», в официальном органе Правления СП РСФСР – газете «Литература и жизнь»; его активно переводили на алтайский язык. Основная часть произведений может быть отнесена к производственной прозе. Не потеряли актуальности сборники Демченко «Люди моей мечты» , «В краю легенд» . «Встречи в горах» ., в которых современные читатели найдут зарисовки о своих земляках и о своих родных местах. В этих книгах преобладают образы путешествий, в которых наблюдатель «как бы вживается в пространство изнутри. Все события привязываются к определенному месту» .

Горный Алтай как локальный образ предстает в них не как первозданное в своей красоте пространство (как, например, в прозе Павла Низового), не как сакральный центр планеты (как у Н. Рериха), не как экзотический уголок – одна из национальных окраин страны Советов (как в очерках столичных журналистов довоенной поры), не как место обитания коренных этносов, с радостью расстающихся с национальной идентичностью (как в прозе одного из основоположников сибирской советской литературы А. Коптелова), а как линия фронта, на которой до победного конца воюют человек и природа. Подобная трактовка, безусловно, предопределялась журналистской практикой автора, побывавшего во всех районах автономной области. В 50-е – 60-е гг. прошлого века главное периодическое издание Алтайского края – газета «Алтайская правда» (где работал Демченко) было нацелено только на освещение всех аспектов выполнения производственных планов - недаром много лет его «шапкой» был придуманный Иваном Фроловым девиз: «От Кулунды до Кош-Агача одна задача – хлебосдача». Суть этого девиза противоречит здравой логике и физической географии – в Кош-Агаче, расположенном в высокогорной степи (полупустыне) хлеб не растет, как и яблони на Марсе. Происходит образная трансформация и перенос значений, внедренных в сознание эпохи идеологической машиной, с одного топонима на другой: Алтай - житница Сибири; Кулундинская степь – житница Алтая - а если Кош-Агач – это степь, то и он, соответственно, «житница». Подобные переносы позволяли не удивляться тому, что на высокогорную Чуйскую степь, приравненную к районам Севера, расположенную на высоте 1760 м. над уровнем моря, спускался, например, план по посевам льна…

Традиционная для словесного описания огромности российских пространств империальная формула «от и до» фиксирует здесь порубежность, окоемность. Географически Кош-Агач – это юг Горного Алтая, Телецкое озеро – его север, проехать с юга на север можно только по Чуйскому тракту. Чуйский тракт у Демченко - это центральная ось Горного Алтая; не линеарное представление, а, скорее, точка, концентрированное пространство, из которого расходятся радиальные лучи в самые недоступные районы. Очерк «Чуйский тракт» открывает книгу «В краю легенд», и трактуется этот образ, соответственно, как легенда, в которой дорога уподоблена реке, собирающей в себя множество малых речек и ручейков. Родоначальником литературного воображения Чуйского тракта стал его инженер-изыскатель В. Шишков , но Демченко не примкнул к его традиции, а воспользовался песенным образом, взяв в качестве рефрена известную в регионе «Песню алтайских шоферов» (сл. Михаила Михеева). Бесхитростные детали исторического времени и географического пространства, запечатленные в ней, наиболее удачно подходят для образа тракт – это мост из прошлого в настоящее: «Он перебросил мосты от полупатриархального уклада прошлого к достижениям сегодняшнего дня».

Тракт обеспечивает «тылы» сражающихся за надои, привесы, настриг и прочие конкретные результаты труда, поддающиеся точному измерению – у них не остается ни сил, ни времени, чтобы обратиться к чему-либо, практической значимости и измеримости не имеющему, в т.ч. и к эстетическому любованию пейзажем. «У нас, брат, как на фронте», - этой фразой встретит земляк приехавшего в зимний отпуск Ивана Сельбикова («В отпуске»). Вместо отпуска герой будет спасать от бескормицы отару овец, которые не могут на занесенных снегом пастбищах добывать себе корм, для этого придется и «снег косить» - т.е. разбивать наст на пастбищах. Иван победит стихию – в финале «колхоз провожал героя в город». Здесь текст без натяжки предстает иллюстрацией поэтической формулы В. Лебедева-Кумача: «Когда страна быть прикажет героем – у нас героем становится любой» - «рабочий одного из барнаульских заводов» легко, как в песне, стал чабаном и спас отару в экстремальных условиях. Только в воспоминаниях детства Иван представит себя на высокогорном перевале Чике-Таман, откуда «раздвигается мир» во времени и пространстве (алтайский архетип, в соответствии с мифологической картиной мира трактующий перевал как сакральное и хронотопическое понятие); только на перевале вспомнит о древности этой земли и этого пути («загадочная древняя тропа»), по которому когда-то шли караваны из Монголии. «Где она, эта самая Монголия? С вершины перевала видны одни ущелья и горы».

Демченко постоянно картографирует Горный Алтай, репрезентируя его как границу Алтайского края. В его книгах – обилие топонимов и гидронимов (из последних особенно любимы река Катунь и Телецкое озеро): «Вон там, у отвесных скал, в туманной дымке скрылся Урсул – он побежал навстречу Катуни, и она, говорят, пошла навстречу, свернув где-то, не доходя до Купчегеня, круто вправо. Влево от Чике-Тамана по логу распахивалась широкая долина<…> Высоко поднимались отроги Сары-Кобы, а чуть в стороне, через небольшую гряду гор видны высокогорные долины Мухроя» («В отпуске»).

В рассказах и очерках перевалы чаще всего становятся местом вхождения в художественное пространство текста – «Мы устроились на самой вершине Кырлыка» («Люди моей мечты») – с них открываются огромные пространства, легко делается привязка к долине, реке, горе, скале, строению. Повествователь увидел – спросил – ему рассказали, например, про алтайских Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем – стариков Санаша и Барлая, которые всю жизнь провели бок о бок с отарами на стоянках, и раздружились они из-за овец. И помирились потом, этих самых овец спасая.

В соответствии с набором мотивов сибирского текста в очерках и рассказах есть и сцены охоты, и случайных встреч с волками, медведями, но с особым пристрастием Демченко маралов и оленей, дававших в советскую эпоху огромную прибыль Алтайскому краю. В очерках «Где цветут панты…» и «Олений парк» место действия – Усть-Коксинский и Усть-Канский районы Создавая портреты мараловодов - Героев Социалистического труда, Демченко переносит черты окружающего пространства на их внешность: «О Федоре Петровиче то же самое можно сказать: за пятьдесят, а силен, смолист. И есть что-то в нем от этих каменных граней. На скалу смотришь и видишь её скулы – литые, навечно годами сварены. Хилому да слабому духом она непреодолимым препятствием кажется. Коренастый, крутоплечий, с лицом, вытесанным из розового мрамора, мараловод чувствовал себя хозяином этих мест. И с этими крутяками он на равных» («Где цветут панты…»). В этом описании угадываются черты внешности алтайских кержаков-староверов, родоначальников мараловодства в горах. Только эти люди с их генетической любовью к природе понимают, что в отношениях с ней «самое лучшее, наверно, чтобы соблюдали положенную субординацию». Говоря о маралах и мараловодах, Демченко невольно романтизирует пейзажи: «Огромная гора, покрытая густым пихтачом, упирается вершиной в облака, разрезает их и нанизывает, будто хлопья пены, на острые сучья деревьев. Вдоль горы, от самого «белка» до подошвы, глубокая морщина – впадина. Где-то на дне её белеет струйка ручья. Валуны - камни высотой с двухэтажный дом – свисают над этой впадиной. А вокруг по склонам – чаща, бурелом, колодник» (Где цветут панты…»).

Алтайское язычество, бурханизм, русское православие, кондовое старообрядчество – составляющие Горного Алтая как поликультурного пространства – всё нашло отражение в прозе Демченко. Он не смог обойти требований атеистической пропаганды и миф о Беловодье подверг трансформации. Беловодье сыграло у него идеологическую роль, хотя старообрядцы были даны классически – «сильные, смелые люди», которые «бросались врукопашную с первобытными силами природы. И побеждали» («Над Катунью-рекой») – из рая на земле превратилось в залитое кровью место одной из страшных драм периода гражданской войны, где «с собаками-волкодавами тюнгурские кержаки-хуторяне» истребили отряд Петра Сухова.

Светлому Беловодью Демченко нашел противовес – рядом с высочайшей вершиной Алтая горой Белухой – маркером Беловодья – есть гора, по-алтайски называющаяся Кара-Тюрек (черное сердце»). В триптихе «Над Катунью-рекой» ей посвящена третья часть. Но все «черное» - «смрад диких урочищ» - осталось в проклятом прошлом; все белое – это день сегодняшний.
Ныне всё, что казалось Демченко «белым» и чистым, превратилось в «черное» - фронтовая линия борьбы человека с природой оставила после себя незаживающие раны (вырубленные кедровники Горного Алтая, иссушенные эрозией поля Кулунды, остовы бесполезных гидростанций, убитую гербицидами фауну, покинутые деревни…). Недаром кедроградское движение началось в Горном Алтае и породило в литературе следующий виток художественных образов, проявившихся в жанре в экологического романа – Алтай будет в нем репрезентироваться как последний островок нетронутой природы (вспомним «Тропы Алтая» С. Залыгина).

Но, безусловно, в 1950-х-1960-х гг. произведения А.М. Демченко выполняли художественно-пропагандистскую функцию, они воспитывали и патриотические чувства, и ответственность за результаты своего труда. Они мирили человека с невыносимо тяжелыми условиями жизни на лесосеках, рудниках, высокогорных пастбищах, - там, где даже самые святые человеческие чувства приходилось прятать очень глубоко. Тридцатитысячные тиражи его книг расходились очень быстро, так как в героях рассказов и очерков люди узнавали себя, своих друзей и соседей. Люди верили в мечту… Но писатель отдавал себе отчет в том, что герои – это все же «люди его мечты» (но в 1968 г. рассказ с таким названием он переименовывает – «Люди моей мечты» становятся «Шаргайтой» - топоним нейтрален, он не связывается напрямую с позицией рассказчика).

Особого внимания заслуживает его книга «Чуйские зори» (1954) как первый опыт романа в литературе Горного Алтая (первый роман на алтайском языке – «Арина» Л. В. Кокышева будет опубликован в 1959 г.).
Идеологическая маркированность книги очевидна: она выходит на волне обсуждения материалов сентябрьского пленума ЦК КПСС 1953 г, посвященного подъему сельского хозяйства. В основе – производственный сюжет: кандидат биологических наук Анна Русакова вопреки официальным запретам осторожного начальника Грошева ведет в отдаленном высокогорном колхозе работу по выведению новой породы пуховых коз; со своими помощницами Кульзах и Варей преодолевает все препятствия, в финале они становятся лауреатами Сталинской премии. Прототипом Русаковой была Лидия Владиславовна Окулич-Казарина (1896-1959), селекционер, автор горно-алтайской породы пуховых коз; заметим, финал романного сюжета воплотился в жизнь гораздо позднее – в 1997 г. авторы породы стали лауреатами Государственной премии РФ в области науки и техники.

Действие разворачивается в высокогорном Куягаше, «на краю земли». За вымышленными топонимами легко угадываются реальные Кош-Агачский район и областной центр Горно-Алтайск.
Точка отсчета событий расположена в идеологической плоскости – весна 1945 г.. Демченко, прошедший войну, моделирует три типичных сценария врастания фронтовика в мирную жизнь: а/ он возглавляет самый трудный участок трудового фронта и успешно с этим справляется (Мартанаков, ставший председателем колхоза), б/ сразу же берется за самую обычную работу (Сакмаров, на другой день по возвращении принявший табун), в/ не вписывается в мирную жизнь (Магузум Мурзагулов).

Магузум намечен в романе как фигура трагическая, но образ солдата-победителя в тот момент не мог быть решен в таком ключе, и автор выводит его за пределы описываемого пространства (он уходит из колхоза, работает экспедитором и погибает, вывалившись по пьянке из кузова грузовика), объясняя это идеологически (вот проходил всю войну ординарцем-коноводом у полковника, не видел окопной жизни, а потому проникся презрением к «вонючей отаре» и всей деревенской жизни). Именно с ним связан эпизод, свидетельствующий о доскональном знании писателем традиционной культуры алтайцев: Кульзак приезжает встретить мужа в национальной одежде, на ней «новая шапка с красивой длинной кистью и легкая шуба с отороченными полами», все восхищаются её красотой, только муж кричит: «…она ходит черт знает в каких допотопных… а? <… > Вот видишь заслуги? За-слу-ги! Поняла, дура? Я, может, всю Европу вдоль и поперек, а ты меня скром… промпо…метируешь!». Он срывает шапку с головы Кульзах, натягивает на неё заграничную шляпу «с ярко-красным верхом и огромным пером от невиданной птицы» и останавливается, пораженный её красотой. Женщина ломает перо, бросает шляпу под ноги и под одобрительные реплики свекра выходит из чайной.

В этой сцене Магузум нарушает алтайский обычай – чужие мужчины не должны видеть женщину простоволосой; шапка надевается на девушку во время свадебного обряда. Головной убор символизирует мир традиционных алтайских представлений (выдра на оторочке - нижний мир, мерлушка внутри – срединный, лисьи лапки – верхний). В процессе шитья создается сначала конусовидная форма, повторяющая форму островерхого алтайского жилища - аила, затем она натягивается на цилиндрическую болванку так, чтобы на донце оказался золотистый узор - солнце; в центр донца вшивается яркая кисть, собранная из многоцветных ниток, она символизирует радугу. Жест Магузума – это пренебрежением всем, что свято и для его отца, и для его жены, и для всех земляков.
Демченко микширует этноспецифичность мира своих персонажей, обходясь несколькими алтайскими словами (именослов, слова приветствий и несколько бытовых терминов); он ни разу не упоминает, что в высокогорье живут казахи, хотя описывает казахское кладбище (с. 152), избегает экзотизмов, традиционных для описания Сибири как колонии в литературе XIX – XX вв. Исключение - сцена со слепым исполнителем алтайских сказаний – кайчи, приветствующим начало борьбы за воду в куягашской полупустыне (ср.: в 10 гл. передовая комсомолка Чечек заявляет: «Я не знаю, что такое эпос. Я говорю: дайте на стоянку культуру. Ну… нашу, такую, как везде».

«Такой, как везде» - особенность соцреалистической парадигмы, зафиксировавшей идеальные образцы романа, на которых вырос «писательский молодняк»: «Поднятая целина», «Цусима», «Скутаревский» с их ключевыми метафорами и ритуальными ролями. Читатель-современник Демченко автоматически такие роли и метафоры вычленял в тексте: жители полупустыни дружно готовятся к грандиозному строительству плотины, вода которой оросит каменистую землю и здесь вырастут сады, народ (колхозники) подсказывает партийному секретарю, как лучше всё это сделать, колеблющийся коммунист Селиванов, предисполкома, не может стоять в стороне от новаций. Всё это описывается в стиле очерка, столь привычном Демченко. Мамий Мурзагулов – идеальный герой, он воплощает народную мудрость, сыплет пословицами и поговорками; функции деда Щукаря переданы райкомовскому сторожу Акиму Герасимовичу Соколову, черты другого шолоховского персонажа угадываются в секретаре Шелесте, читающем в подлиннике Стендаля. Хищник и вредитель в книге один – Токушев, карьеристов целых трое – Грошев, Ивашкин и Жуковкин, мещанка Тана перековывается в передовую работницу рудника, забитая жена проштрафившегося председателя Соен Марчина побеждает свой страх и становится передовой чабанкой. Все жители полупустыни оптимистичны, они легко выполняют нечеловечески трудные работы, дружно радуются трудовым победам.
И любовь на фоне производства в тексте намечена: Варя влюбляется в Мартанакова, а Мартанаков любит Кульзах, Люба разлюбила карьериста Жуковкина и вышла замуж за Полякова. Но искренние человеческие чувства заслонены работой. Люди не просто горят на работе – они зимой и летом жарятся на «сковородке», «на раскаленной плите» Куягашской высокогорной полупустыни («каменной равнины», «высокогорной равнины»). За что им эти адские мучения? Камень становится словесным мотивом, рефреном, всякий раз говорящим об утрате малой толики человечности кем-либо из персонажей. Нечеловечность такой работы, её противоестественность манифестируется замкнутостью пространства.

Исподволь в романе начинает проступать мотив отрыва от корней (уход Магузума): ведь в каменистой почве не за что цепляться растениям, деревья не вырастут в привозной земле, лен, хоть того и требует льнотрест, нельзя сеять там, где вообще ничего не растет. Но самая большая странность привычной романной схемы обнаруживается тогда, когда понимаешь, что ни у кого из центральных персонажей нет дома, что в мире текста не родятся дети! Объяснить первое только особенностями традиционного быта народов высокогорья, казахов и алтайцев, «отгонного животноводства» и «тебеневки» невозможно. Аилы, быстро возводимые и столь же быстро разбираемые, описываются как временное жилище, их очаги не собирают вокруг себя семьи. Семьи как таковой нет, указывается только, кто чей сын (дочь). Мужчины руководят, а женщины только работают (исключением является сцена ночного метания стогов на сенокосе). Они уходят с отарами на всю зиму высоко в горы, они бросаются в ледяную воду спасать овец, ночуют на снегу, месяцами не сходят с лошади, мотаясь по животноводческим стоянкам – «сердце просит: «Иди, делай. Это народу надо» (с. 40), и как высшую награду воспринимают самое обыкновенное зеркало. Что увидит в нем женщина, полгода проведшая на стоянке в аиле из жердей, где и умыться-то негде? На этом фоне бездомности другим знаком национальной идентичности становятся жилища эпизодических персонажей: «домик» почтаря Егорыча да как из «забытой красивой сказки» изба Наума Захаровича Старожилова с неизменной лепкой сибирских пельменей и сушеной калиной.

Демченко в соответствии с сибирской традицией упоминает и о ссыльном Петре, к которому все ходили за советом, и о неизменном сибирском медведе, перед которым пела и танцевала пастушка Толток. В целом его роман вполне соответствует нормативной поэтике эпохи соцреализмa, он достаточно легко опознается как сибирский, только за идеологически выдержанным сюжетом проступают на втором плане едва заметные черты умирания деревни, перекрывающие бравурность движения вперед - «роста». Скорее всего, именно поэтому сибирская критика набросилась на роман, который был не хуже многочисленных производственных романов той поры – см., например, «Тают снега» В.П. Астафьева, душили писателя «открытыми письмами» и эпиграммами. Возможно, такая встреча первого горно-алтайского романа и отвратила других от желания работать над большой эпической формой. Сам же Демченко издаст еще три романа: «На стремнине», «Повесть о настоящей любви», «За незримой чертой» (последний он практически выведет за пределы критики, посвятив его чекистам).

Источники:

В горах Алтая: Литературно-художественный сборник. – Ойрот-Тура, 1947. – 185 с.

Б. п. Создадим национальную социалистическую литературу// Красная Ойротия. 1933. 23 апреля.

Книга «Шаргайта» была сразу же замечена критикой – см. Яновский Н. Пути роста: Первые произведения молодых писателей Сибири/ Яновский Н., Рясенцев Б. Литературные очерки. - Тюмень, 1955.- С. 142-190.

Демченко А.М.Люди моей мечты: Рассказы.- Горно-Алтайск: Горно-Алтайское кн. изд-во, 1961. – 145 с.

Демченко А.М. В краю легенд: Рассказы, очерки.- Барнаул: Алтайское кн. изд-во, 1968.- 143с.

Демченко А.М. Встречи в горах: Очерки, рассказы. - Барнаул: Алтайское кн. изд-во, 1974.- 154 с.

Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства.- М.: Аграф. 2004. – С. 136.

Путевые очерки Шишкова «По Чуйскому тракту» были впервые опубликованы в 1913 г.в газетах «Сибирская жизнь» и , частично, «Жизнь Алтая».

Демченко, А. Чуйские зори: Роман/ А. М. Демченко. – Барнаул.: Алтайское книжное изд-во, 1954. – 355 с. 

©Т.П. ШАСТИНА, научный сотрудник НБ РА имени М.В. Чевалкова